В рассказе о Дале (олег даль) мы остановились на том, что театральная карьера его зашла в очередной тупик, из-за несовпадения с поэтикой Анатолия Эфроса ("Вот в чем для меня заключен основной момент раздражения к Эфросу..." Олег Даль vs. Анатолий Эфрос).
Таким образом, главным свершением тандема Даль + Эфрос стали не театральные работы, а телеспектакль по лермонтовскому «Герою нашего времени» и фильм по сценарию Андрея Битова «В четверг и больше никогда» (Олег Даль как знаменатель советской интеллигенции и Андрей Миронов как ее числитель).
Сам Даль ценил работу в этой картине и немудрено, она отвечала магистральной линии его творчества – анализ неприкаянного советского интеллигента брежневского разлива. Мы уже говорили, что сначала этот тип Даль опробовал в классических образах Печорина и Лаевского (Случай Лаевского: "Убить нельзя помиловать").
Чем же отличался от них главный герой «Четверга…» - врач Сергей?
Да хотя бы тем, что он не лишний человек, а вполне состоявшийся парень, плоть от плоти столичного города.
Лишним он становится только его покинув.
Итак, Сергей, весь такой модный столичный житель, крутящий роман с известной певицей, упакованный по самое не могу, преуспевающий врач, срывается и едет к маме за тридевять земель. Долгота пути описывается героем невесте, мол, добираться туда муторно. Последний отрезок пути вообще приходится преодолевать на лодке, которую водит через реку некий Харитон, неоднократно называемый в рамках фильмах Хароном.
Едет герой буквально на один день, - четверг, - и сразу же планирует вернуться назад.
А едет в заповедник, где мама (в этой роли Любовь Добржанская) королевствует наравне с чудаковатым мужем Иваном Модестовичем (Иннокентий Смоктуновский). Антураж загадочности еще больше сгущается, когда мама и заповедная девушка Катя одновременно прогнозируют приезд Сергея, ибо им приснился сон о приезде его.
С приездом Сергея в заповедное место становится понятно, что перед нами разыграется сюжет «Явление Чужого».
Это один из расхожих сюжетов советского кинематографа, включающий такие модификации как «Разоблачение Чужого» («Партийный билет»; «Ночной гость»), «Перевоспитание Чужого» («Ошибка резидента»), «Подвиг Чужого» («Семнадцать мгновений весны»). «В четверг и больше никогда» рассматривает приход Чужого в гармоничный мир, отчего гармония начинает трещать по швам. Герой Даля без особого смысла убивает в охраняемом заповеднике косулю, развращает юную девушку, по существу, доводит до смерти мать.
Та говорит:
«Это я ему мать навек, а он-то уже другой стал, он – не мы. Он с нами не живет, не будет он больше с нами. Он – гость».
И здесь – внимание, вопрос!
А с чего Сергей чужой?
И почему он уничтожает все вокруг?
Загадочность, инфернальность натуры главного героя подчеркивается тем, что мы ничего не знаем о его прошлом. В сценарии Битова прошлое реконструировалось по проговоркам матери, но Эфрос, в стремлении дать анализ человека без привязанностей, опустил большинство сценарных деталей.
По Битову картина вырисовывается следующая: Сергей поздний ребенок, мама родила его победным 1945, а сама она ровесница века (кстати, первоначально роль предлагалась Фаине Раневской). Родила от мальчишки-военного, который мечтал заниматься боксом и позже стал чемпионом (Эфрос убивает отца на войне).
Дальше (по Битову) мама сходится с чудаковатым выпускником Горного института Иваном Модестовичем (тот младше на десять лет), которого в заповедник «высылают» (идет ли речь о заключении, или неудачном распределении - неясно). Женщина и ребенок едут за ним в Тьмутаракань, где создают с нуля заповедник.
То есть, Сергей приезжает в место, где вырос, и которое выросло на его глазах. Но ни одного просвета воспоминаний детства вы не дождетесь. Герой изначально заявлен чуждым укладу с доморощенным музеем, ручным вороном, резвящимися волчатами. Это бы ладно, но и к отчиму (человеку, который его воспитал) он демонстрирует дуболомное равнодушие. Единственный, кто вызывает в Сергее теплый огонек – мама. «Но лучше всех у меня мама. Ах, какая замечательная мама. Ее можно хранить в городе Севре, близ Парижа», - восклицает Сергей.
Фраза эта далеко не случайна, так говорят о музейных экспонатах, уходящей натуре и недаром прошлое возникает в фильме не в ностальгических зарисовках Сережиного детства, а уходит корнями в дореволюционную хтонь. Мама кормит сына фотоальбомом, показывая родственника, женившегося на японке; каких-то гимназисток; черно-белую реальность царской еще империи. Это ушло и больше не повторится, а сейчас, на глазах Сергея, уходит мама, ровесница века, последний осколок той эпохи.
Ведь сынуля приехал даже не ее навестить, парню необходимо встретиться с девушкой, которую он обрюхатил во время наезда наивной абитуриентки в Москву. Здесь мы опять сталкиваемся с тем, что основной внешний конфликт интеллигенции брежневской эпохи переместился в постельную плоскость. Стало очень важно – кто, с кем, сколько раз, а, главное, почему отношения не сложились. Именно в таких конфликтах растрачивает себя Зилов из «Утиной охоты», вот и Сергей явился за тридевять земель… - чтобы что?
В том-то и дело – методы решения конфликта предлагает принимающая ситуацию близко к сердцу мать, Сергею же они не подходят решительно. Это мать уговаривает его жениться на соблазненной и покинутой (но у Сергея в городе невеста); мать заявляет, что хочет внука (по Сергею – ее требование запрещенный прием); в конце концов, можно признать ребенка и помогать (на этот вариант не пойдет уже гордая девица, - заявляет Сергей, даже не предлагая помощь). Дико, но врачу, спасающему жизни, лучшим выходом из ситуации кажется аборт, то есть жизни уничтожение. В рамках фильма данное предложение не озвучивается (может, дабы не злить и так настороженную цензуру), но оно вытекает, как единственный для Сергея выход. Впрочем, судя по заявленному характеру, Катя родит, ничего от папаши не требуя.
Ситуация, где моральные принципы смещены, бьет по матери, которая просто не выдерживает и умирает под деревом. В ее мире была революция, восстановление страны, война, воспитание сына и выхаживание животных, это был огромный мир, ориентированный на созидание. Почему же из ее сына получился разрушитель, которому она говорит: «Господи, как я ждала тебя. Лучше бы ты не приезжал», а узнав об убийстве косули прямо заявляет: «Ты убил. Судить тебя надо».
Основная проблема Сергея сродни проблеме героя «Утиной охоты» Зилова, у них один генезис. А именно – для героя не предусмотрено развитие. Вообще. Он достиг критической точки, где вектор движения потерян. Некоторые мои комментаторы сериала о Дале, по счастью, даже не понимают его проблем. Для них он «обсевок», «нарцисс», «интеллигентишко», «эгоцентрик». Основной вопрос, который перед ними стоит насчет Даля – чего ему не хватало?
Да жизни, ёпрст.
На самом деле, непонимание проблем Даля свидетельствует об исчезновении типажа «страдающий от невостребованности». В семидесятые же этот типаж расцвел буйным цветом, причем, не только в среде интеллигентов, но и среди обычных работяг. Страна законсервировалась, каждый день предлагал одно и то же. Представьте, что вы не можете отправиться на отдых за границу. Что на автомобиль нужно отстоять очередь, расписанную вперед на долгие года. Что в центровые кабаки та же очередь. В телеке всего две программы, а водка, вот она родимая!, стоит 3.62. Это стагнация, ситуация засасывающего болота, где все цели сместились на материю: достать, урвать, запить.
Важно и еще одно обстоятельство — расхождение между декларациями сверху и реальной низовой жизнью. Считалось, что все газеты, все новости с полей, все хроники дня, есть лишь ложь, ложь, ложь и ничего более. Для интеллигенции все большее значение приобретал Запад, в моду входило фрондерство, козыряние суперменством. Начинал рулить цинизм, намеренно разрушительное поведение в стиле «плевать я на все хотел». На бытовом уровне это выражалось… да хотя бы в уличном поведении: газон — вытоптать, качели — сломать, у телефонной будки оборвать на фиг трубку. Ну а в случае Сергея убить косулю.
На этом бесславном для многих пути безвременья случилось до фига потерь. Знаете, какая самая животрепещущая проблема обсуждалась на страницах журнала «Литературная учеба», правда, уже в 1986-1988 годах, когда стало можно? Самоубийства провинциальных поэтов, студентов Литературного института, людей, чей прекраснодушный идеализм столкнулся с издательской реальностью, где они оказались не нужны, как Даль театру.
Вот и Сергей страдает, и подобно заигрывающему со смертью Зилову, размышляет о самоубийстве, громко распевая библейское «Ангелу Лаодикийской церкви напиши…», которое было знаковым для советского самиздата как цитата из запрещенной цензурой главы Достоевского «У Тихона» из «Бесов». Это оттуда - «знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч!».
«В четверг и больше никогда» получил ограниченную категорию проката. Все зацикливающий на своей персоне Битов считал, что картину запретили поскольку он замарался участием в альманахе «Метрополь» (КАК ПРОИГРАТЬ, ГОВОРЯ ПРАВИЛЬНЫЕ ВЕЩИ). На самом деле картина испугала начальство сама по себе.
Славы Далю «В четверг...» на тот момент не прибавил, картину увидели единицы. Меж тем в кино вспыхивали звезды Андрея Мягкова, который снимался не только в социальных сказках Рязанова, жесткого циника Леонида Филатова, мятущегося прагматика Олега Янковского. Но наиболее живо тип героя безвременья воплотил таки Даль, отчего либеральная общественность его канонизировала.
И об этом мы еще будем говорить.
Свежие комментарии