19 декабря родился Николай Якушев (1916-1983), еще один поэт, пострадавший в результате компании развернувшейся против Солженицына (ЖЕРТВА СОЛЖЕНИЦЫНА).
Впрочем, с самого начала дела жизненные и литературные у Якушева задались не так уж чтобы.
В возрасте 21 года его, студента воронежского университета, арестовали, вменив 58 статью.
Позже он напишет:
Нам дорога выпала иная, вроде бы и не были в бою.
Я такой ее припоминаю, юность безымянную мою.
Заменяли имя номерами, вычеркнув надолго из живых.
Верьте, мы не хуже умирали, чем ребята на передовых...
Череда лагерей прервалась для Якушева только 16 лет спустя, в 1953. Человеку было под сорок, он был надорван тяжелым трудом и не имел никакого образования.
В 1954 Якушев женился и переехал к родителям жены в Рыбинск. Занимал пост бухгалтера на кабельном заводе, служил бригадиром грузчиков, понемногу начал печататься.
Как вспоминал один из современников:
«К реабилитированным тогда относились как-то настороженно, но со временем Якушев стал вхож в рыбинское литературное сообщество, вёл семинар при городской газете для собкоров».
Реабилитировали Якушева в 1959 и тогда же вышла первая его книжка «Высокий берег», затем еще одна «Старт» (1962), и еще - «Годовые кольца» (1965).
Надо, однако, понимать, что все эти книги выходили в Ярославском издательстве, а истинная поэтическая слава ковалась в Москве. По иронии судьбы, Якушев в Москве родился, но в возрасте трех лет родители увезли его в Краснодар, затем был Воронеж, а закончилось все Рыбинском.
Так вот, Якушев не хотел, чтобы все Рыбинском закончилось. В 1965 он, автор трех сборников, единственный в Рыбинске член Союза писателей, поступил на высшие литературные курсы. Два московских года ни к чему не привели, все равно пришлось возвращаться в Рыбинск к жене с двумя детьми.
С положением провинциального автора Якушев никак не мог смириться. Сохранилась его большая переписка с воронежцем Анатолием Жигулиным, который сумел завоевать Москву и безуспешно пытался помочь земляку прорвать оборону столичных издательств. Оборона держалась крепко.
Крепко она держалась еще и потому, что Якушев вовсе не ослеплял мастерством или тематикой. Он старательно разрабатывал ограниченный круг тем: Север, природа, сожаление о молодости, апелляция к детству. Создавалось ощущение, что поэт из юности сразу шагнул в сороковник, ведь Якушев не стремился козырять лагерными университетами, — то ли не хотел дразнить издательства, то ли не желал касаться оставшейся незакрытой душевной раны. Если же Якушев подходил к теме отсидки, то сразу было видно насколько он насквозь советский.
Начиная с околичностей,
избегая слов в упор,
ты опять о культе личности
поднимаешь разговор.
Оправляя брючки узкие,
сморщив ясное чело,
ты коришь «покорство русское»
беззастенчиво и зло.
Ты разишь словами колкими,
чтобы — в душу и до дна...
За твоими недомолвками
чья-то выучка видна.
Никого не упрекали мы,
что утратам нет числа,
очень трудно, неприкаянно
наша молодость прошла.
Не играя в прятки с правдою,
не страшимся честных слов —
за колючими оградами
много сложено голов.
Мы вернулись.
Не убитые
ни цингою, ни трудом,
не с дешёвою обидою
вспоминаем мы о том.
По особенному больно нам
было, может быть, всегда,
что на шапке у конвойного
наша красная звезда.
Мы вернулись.
Но не каждому
разрешается пока
нашей болью, нашей жаждою
спекулировать с лотка.
И с застенчивостью девичьей,
принимая скорбный вид,
оглашать никчемный перечень
личных болей и обид.
В этих лет суровой повести
на тяжёлые слова
только людям с чистой совестью
доверяются права.
Если выдюжили, выстояли
силой правды и любви,
значит, были коммунистами —
настоящими людьми.
Тем более странно, что власть обрушила удар на коммуниста, который пройдя ее лагеря, воспевал режиму осанну.
Но обо всем по порядку.
В 1967 Якушев стал участником четвертого съезда Союза советских писателей. Именно к делегатам этого съезда обратился с открытым письмом Солженицын, которого на съезде лишили слова. Якушев привез несколько копий письма в Рыбинск, кому-то из знакомых показал.
В 1970-ом, когда Солженицына выдворяли из страны, письмо его трехгодичной давности вдруг начало летать по Рыбинску. КГБ озаботилось — и цепочка привела к Якушеву, письмо в город привез он.
Мужика, которому до пенсии оставалась пятилетка, тут же уволили с завода, заморозили издание книжки, из Союза Писателей чуть не исключили. Якушев делает вывод: «Больше у меня нигде ничего нет, и, стало быть, пора подаваться в грузчики».
Какую-то малооплачиваемую, не литературную работу Якушев все же нашел. В 1976 даже вышел очередной ярославский сборник. Но смысл жизни был безнадежно потерян. Якушев просто не понимал, - зачем судьба проделала с ним то, что проделала. В дневник 18 февраля 1980 года заносится:
«Судьба моя человеческая, а стало быть, и писательская, была запрограммирована в 1937 году. С этого года вся моя жизнь и деятельность была подчинена алгоритму бесчеловечной подлости. Где-то там, в 1953 году, компьютер дал сбой, перфолента пошла в перекос: освобождение, реабилитация, но все это уже ничего не могло изменить».
Последние годы Якушев доживал, утратив ко всему интерес.
Знаю все: был влюбленным, голодным,
Жил на жалкой газетки гроши.
Наступает немой и холодный
Ледниковый период Души.
День прошел. Остальное неважно.
Раздевайся, кряхтя, и ложись.
По ночам мне становится страшно
3а бесцельно прожитую Жизнь.
Жизнь Якушева, однако, бесцельной назвать сложно. В Рыбинске его чтут. Даже улицу хотели его именем назвать, но назвали только городское литобъединение.
Ну и книги издаются, кто хочет прочтет.
Свежие комментарии